"Для вперения в юношество любви к отечеству": Екатерина II и изучение истории в русской школе конца XVIII - начале XIX века

ему нас история учит? — Она всё то под образом учения объявляет, что в свете памяти достойного до нас было», — так просто определял задачи науки первый переведенный и изданный в России учебник преподавателя берлинской гимназии Гильмара Кураса «Введение в генеральную историю» (СПб.,1747). Появившись у нас в качестве особого предмета в самом начале XVIII столетия, история постепенно утверждается как учебный предмет в духовных семинариях, в первых российских университете и гимназии при Академии наук, в «Рыцарской академии» — Сухопутном шляхетском кадетском корпусе.

Судя по записным книжкам Петра I, царь-реформатор считал знание истории необходимым для юного «шляхетства». Но на практике он отдавал предпочтение наукам прикладным, помогающим овладеть нужной на государственной службе профессией и, что не менее важно, выйти в люди с помощью усвоенной российским обществом иерархии чинов. Для такой цели история не подходила, и отношение к ней как к излишней роскоши сохранялось даже десятилетия спустя. В дворянских наказах депутатам Комиссии для составления нового Уложения 1767 года история не упоминается среди «нужнейших наук» — иностранных языков, геометрии, фортификации, артиллерии и «инженерства»1. После суровых времен Петра и Анны Иоанновны шляхетство позволило себе обращать внимание на более приятные плоды европейской цивилизации, нежели «навигацкое учение» или горнозаводское дело. Двадцатилетний, но уже резонёрствующий юноша, граф Александр Воронцов (будущий министр Екатерины II), в письмах отцу из Парижа и Вены в 1760-1761 годах сокрушался, что «молодежь наша ужасно как испорчена» и всем прочим наукам предпочитает «знание девок, балов и прочих публичных мест» с непременными «дебошами и наслаждениями»2.

Впрочем, не будем строги — учиться в те времена было нелегко, да и «академии» XVIII столетия не соответствовали нынешним представлениям о храмах науки. В период становления новой системы образования в России не было ни вековых школьных традиций, ни устоявшейся системы преподавания, ни учебников, ни профессиональных педагогов, ни подготовленных к усвоению «высших наук» учеников. Учёба воспринималась — и была на деле — очередной нелёгкой службой со своим «крепостным правом»: родители учащихся (священники, солдаты или придворные служители) давали подписку не забирать своих чад до окончания курса и соглашались на оставление их «вечно в службе академической». Недорослю приходилось сталкиваться с «премудростью», изложенной невразумительным языком; терпеть голод, поскольку копеечное жалованье выдавалось весьма нерегулярно.

Трудности усвоения наук и недостаток усердия компенсировались строгостью. Дежурившие в классах Морской академии гвардейские солдаты должны были за нарушения бить воспитанников «не смотря, какой фамилии ни был». Из духовных семинарий «непонятных в науках» отдавали в солдаты. Приказы по Шляхетскому корпусу свидетельствуют, что будущих офицеров частенько наказывали сидением за «штрафным столом» или поркой «фухтелями» (наказуемого били плашмя обнажённым клинком шпаги или палаша) за леность, драки и «резвость в классах». В университетской гимназии воспитанники мёрзли в холодных классных комнатах и бежали от преподавателей, «увечивших» их палками. Заезжие иноземцы или отечественные педагоги из вчерашних военных или семинаристов не отличались ни знаниями, ни хорошими манерами, но выбирать было не из кого. В 1761 году инспектор Котельников заступился перед начальством за буйного во хмелю студента Петра Степанова из гвардейских денщиков: поскольку его «порок не природный, то может быть, что исправится», — и для исправления определил своего подопечного... преподавать арифметику и геометрию в гимназию, где он и продолжил свои похождения вплоть до «выключения».

Реакция подопечных была соответствующей. Инспектор И.Э. Фишер (кстати, один из первых преподавателей «универсальной истории») докладывал, что студенты академического университета вместо скучных лекций на латыни «гуляют и пьянствуют и в подозрительные дома ходят и от того опасные болезни получают». Караульному унтер-офицеру и часовому, стоящему на посту в снятом для проживания студентов доме Строгановых, вменялось в обязанность «женска полу всегда приказывать, чтоб отнюдь в покои к студентам не пущать, а в противном случае таких женщин брать под караул и объявить в канцелярию»3. За наиболее тяжкие проступки полагалось помещение в карцер «через находящегося при академии на карауле сержанта». Но попытки «искоренить пьянство и гуляния» и приставить охрану к «общаге» порой заканчивались плачевно: в 1767 году «многочисленные Ломоносовы» (по выражению самого гениального ученого и по совместительству куратора академических школ) подожгли гимназию, а спустя десять лет избили преподавателя истории адъюнкта И.Г. Штриттера4.

В опубликованном в 1770 году уже Московским университетом «Уставе к наблюдению коего университетские студенты обещаются письменно» был изображён идеальный, с точки зрения начальства, студент. При поступлении он должен был предоставить свидетельство о «благонравии», а во время обучения «жить в страхе господнем, ежедневным чтением Святого Писания просвещать своё сердце, ежегодно исповедоваться... посещать церковную службу», быть опрятным, «избегать ученической гнусности, как и излишнего щегольства, хранить чистоту телесную, жить скромно и соразмерно своим доходам». Реальность отнюдь не соответствовала этим благим пожеланиям, о чём свидетельствуют многочисленные документы, зафиксировавшие нарушения этих правил.

По истории учебников не было, за исключением составленного полувеком ранее «Синопсиса», неоднократно переизданного в XVIII столетии.

В кадетском корпусе пользовались иностранными пособиями, а поскольку их не хватало, книги приходилось переписывать от руки. Возможно, по этой причине из характеристик выпускников 1740-1741 годов следует, что лишь немногие из них познакомились с историей, да и то фрагментарно: кто-то «дошел до римской истории», а кому-то посчастливилось узнать и про Карла Великого. Среди наиболее отличившихся был кадет А.П. Сумароков, который «в истории универсальную, российскую и польскую окончил», а также отменно «компонует письма и рацеи (назидательные речи. — И.К.). Увлечение отечественной историей сохранилось у знаменитого поэта и драматурга на всю жизнь и нашло отражение в его творчестве — трагедиях на сюжеты из древнерусской жизни.

Когда перевод книги Г. Кураса поступил в продажу, руководство корпуса решило его приобрести, но в 1748 году тираж оказался уже распродан5. Появление к середине века пока ещё достаточно тонкого слоя просвещённых читателей и открытие новых учебных заведений (Московского университета, гимназий в Москве и Казани, первых частных пансионов) требовали и новых пособий по истории. В 1761 году был осуществлён перевод «Краткой универсальной истории господина Ла Кроца» (второе издание последовало в 1765-м) и «Первых оснований универсальной истории» профессора Московского университета Филиппа Дильтея; в 1763-м — «Шляхетных детей истории да отчасти генеалогии обучающего гофмейстера» Шарля де Лонэ.

Учебники часто составлялись по образцу катехизиса — в форме вопросов и ответов, естественно, начинаясь с сотворения мира и расселения потомства впавших в грех прародителей: «Какое правительство у людей до потопа было? — Почти все сынове Божий, т.е. добродетельные люди, содержанием животных и земледельством питаючись, всякой праотец свой дом или фамилию правил. А дети человеческие, по городам живучи, мещанское правительство имели».

За кратким упоминанием о первобытном обществе, «временах мрачных и неизвестных», следовали полулегендарные рассказы о древнейших монархиях — Ассирии, Вавилоне, Египте; о Троянской войне, греческих городах-государствах, походах Александра Македонского и развитии Римской державы. На учеников обрушивался поток дат (в книге Ла Кроца — 750!), имен и подробностей:

Перед взором школьника проходили Лютер и Генрих IV, Ришелье и «хитрейший похититель престола» Оливер Кромвель, возглавивший «зло-ухищрения» подданных против законного короля; испанские конкистадоры и даже их современник Вольтер. Учебники 1760-х годов уже включали и сведения из отечественной истории, излагаемые параллельно с основными событиями, происходившими в Европе, Азии и Америке или в дополнительном разделе. Источником их послужил «Краткий российский летописец» М.В. Ломоносова, выпущенный в 1760 году как пособие для академической гимназии. Эта книга имела успех — за два года вышли три издания общим тиражом шесть тысяч экземпляров7. Она была использована при подготовке второго издания учебника Г. Кураса (1762 год) и «Краткой всеобщей истории» Иеронима Фрейера (1769 год)8.

Но сжатый перечень имен князей и царей и наиболее известных событий их правления всё же не был настоящим учебником. Да и в общественном сознании история ещё не перешла из разряда государственно-прикладных дисциплин в сферу гуманитарных знаний, необходимых для каждого просвещённого человека и гражданина. В учебнике Де Лонэ изучение истории прямо объяснялось необходимостью «сим способом не только от подлого народа себя отличить, но и к правлению государства способными учинившись, другим людям путь к необходимой в житии человеческом мудрости собою показать».

В середине века шли знаменитые споры Ломоносова по «норманнской» проблеме, а собрание Академии наук в 1748 году обсуждало трудную задачу: как совместить славный поход Ермака в Сибирь с его, несомненно, разбойничьим прошлым В итоге постановили: «благопристойность и некоторые политические опасности и предосторожности требуют, чтоб нечест-

ным названием Ярмака не оскорблять», а сведения о его антигосударственном поведении следует «молчанием закрыть»9.

Научный противник Ломоносова профессор Академии наук и официальный историограф Герард Фридрих Миллер после бурных дискуссий сформулировал их главные расхождения в подходах: «Он хочет, чтобы писали только о том, что имеет отношение к славе. Не думает ли он, что от воли историка зависит писать, что ему захочется? Или он не знает, каково различие между исторической диссертацией и панегирической речью? Откуда он почерпнул это правило, будто следует умалчивать о том, что не относится к славе?.. Но ведь между славой и бесславием есть обширнейшее поле для истории, занимаемое большим количеством фактов и событий... Сюда относятся — происхождение племен, по большей части довольно тёмное, начало государства — с малого, дикие нравы предков, несчастные войны, притеснения от соседей, пороки отдельных лиц, иногда довольно гибельные для государства, общественные бедствия и многое другое, что, по мнению историков, не имеет отношения ни к славе, ни к бесславию; об этом всём нельзя умолчать в истинном историческом повествовании». На полях протокола напротив этого места Ломоносов написал: «Я не требую панегирика, но утверждаю, что не терпимы явные противоречия, оскорбительные для славянского племени»10. Он как будто согласился с оппонентом, но оставил за собой право определять меру того, что может оскорбить национальное достоинство.

Лишь несколько десятилетий спустя наставления по воспитанию детей будут указывать, что даже барышне необходимо «знать всеобщую историю, а паче своего отечества, лучшие и приличные полу вашему российские сочинения, дабы при случае не оказать себя невеждою»11. В Екатерининское время проявившийся в обществе и поддержанный самой императрицей интерес к истории отечества проявлялся в самых различных формах: ставились «древнерусские» трагедии Сумарокова и Хераскова, издавались исторические источники («Повесть временных лет», Судебник 1550 года, «Русская Правда»), Академия художеств предлагала для конкурсных картин не мифологические сюжеты, а «Месть Рогнеды Владимиру». Появилось первое историко-филологическое общество при Московском университете — Вольное российское собрание. Вышла в свет «История Российская» В.Н. Татищева, а с 1770 года начал выпускать свою «Историю» М.М. Щербатов.

Но эти монументальные, написанные тяжёлым языком труды были непригодны в качестве учебных книг, и уже с 1770-х годов на книжный рынок начинают поступать произведения, рассчитанные на широкий круг читателей. В числе их авторов были профессиональный историк Август Людвиг Шлёцер, профессор философских, политических и исторических наук кадетского корпуса Христиан Безак, самоучка из разночинцев Иван Нехачин и прочие любители12. Небольшие по объему (100 — 250 страниц), изящно оформленные книжки можно сравнить с современными пособиями для абитуриентов; однако для систематического школьного курса они не годились, поскольку не имели единой периодизации, содержали разнобой в хронологии и оценках событий и лиц.

Такая ситуация в столь важной «государственной» науке не могла устроить Екатерину II, для которой эта отрасль знаний стала серьезным увлечением. Его результатом явился «долг благодарного сердца» — так императрица называла несколько томов «Записок касательно Российской истории», доведённых ею до последней четверти XIII века13. Не вдаваясь в начавшуюся ещё в позапрошлом веке дискуссию об источниковой базе этого труда и соотношении в нём самостоятельных штудий императрицы и усилий её помощников — профессоров Московского университета А.А. Барсова и Х.И. Чеботарёва, можно утверждать, что «Записки» были обстоятельным и добросовестно выполненным сводом данных по русской истории14. При этом Екатерина, как и Ломоносов, твёрдо придерживалась схожего принципа исторических исследований: они «не могут иметь другого вида и цели, кроме прославления государства и дабы служить потомству предметом соревнования и зерцалом».

Исторические изыскания Екатерины начались как раз в то время, когда она приступила к осуществлению одной из самых важных своих реформ —

Василий Никитич Татищев. Гравюра А. Осипова. XVIII в.

организации системы среднего образования. Созданная в 1782 году Комиссия об учреждении народных училищ во главе с бывшим фаворитом императрицы, а впоследствии первым министром народного просвещения П.В. Завадовским представила «Устав народным училищам в Российской империи» (СПб., 1786), разработала учебные планы четырехгодичных главных и двухгодичных малых народных училищ и занялась подготовкой необходимого для них комплекта учебников. Всеобщую историю начинали изучать в третьем классе главных народных училищ, а отечественную — в последнем, четвёртом.

Видное место в комиссии занял приглашенный из Австрии сербский учёный и педагог Фёдор Иванович Янкович (1741 — 1814)15. В 1783 году он возглавил главное народное училище в Петербурге и разработал план «к сочинению российской истории». Императрица ознакомилась с ним, сочла «непорядочным» деление курса на две части (до и после 1462 г.) и вернула для согласования с только что вышедшими в «Собеседнике любителей российского слова» своими «Записками касательно российской истории»16.

К подготовке учебника Комиссия по учреждению народных училищ привлекла адъюнкта Академии наук Иоганна Готгильфа (Ивана Михайловича) Штриттера (1740 — 1801) — того самого, который не вполне удачно выступил на педагогическом поприще в академической гимназии. Штриттер уже зарекомендовал себя профессионалом, осуществив публикацию свода данных византийских историков о славянах17; после смерти помянутого выше Г.Ф. Миллера именно он возглавил архив Коллегии иностранных дел в Москве. Приняв предложение Комиссии, Штриттер с 1784 года стал регулярно присылать в Петербург свои «тетради», которые тут же переводились с немецкого на русский и были удостоены «собственным её величества чтением».

Несмотря на то, что в 1786 году при Комиссии был создан особый комитет для рассмотрения пособий под начальством бывшего кабинет-секретаря императрицы П.И. Пастухова, Екатерина лично «опробовала» подготовленные учебники18. Идеологически важный предмет особенно интересовал государыню — в 1785 году она посетила столичное главное народное училище и «сама по части Российской истории и географии изволила предлагать вопросы, делать возражения и тем поставила род диспута». Она ознакомилась и с материалами Штриттера и сочла нужным сделать замечания по начальному периоду русской истории, суть коих сводилась к тому, что в тексте будущего учебника не должно быть ничего, что могло послужить умалению достоинств государства и его правителей. Надлежало вычеркнуть

Федор Иванович Янкович де Мириево. С портрета начала XIX в.

«нелепые басни» о мести княгини Ольги древлянам. «Соблазнительно покажется всей России, — считала Екатерина, — аще приимите толкование... о происхождении российского народа от финнов». Беспокоил императрицу и вопрос о политико-национальных симпатиях автора: «Господин Стриттер откуда уроженец? Конечно, он какую ни есть национальную систему имеет, к которой натягивает. Остерегитесь от сего»19.

Остерегаться надлежало и других иноземных авторов. В 1782— 1783 годах вышли из печати «История России» француза П.Ш. Левека и «Естественная, нравственная, гражданская и политическая история древней и новой России» его соотечественника Н.Г. Леклерка. Оба автора жили в Петербурге, преподавали в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе и отнюдь не были заурядными «клеветниками России». В изображении Левека древняя Русь имела с XI века почти такое же «феодальное правление», как и другие страны Европы; она не отставала от европейских государств и развивалась самостоятельно, без определяющего влияния извне. Новгородская «анархия» была для французского историка менее симпатична, чем закономерное утверждение самодержавной власти; недаром он проводил параллель между деятельностью Ивана IV и Людовика XI. Леклерк же считал, что «республика» существовала у славян и до призвания варягов, но раздоры заставили её граждан призвать правителей извне, что можно считать проявлением гражданской сознательности.

Но на современную им российскую действительность авторы, в русле просветительских взглядов, смотрели критически. Левек считал, что деспотизм Петра I мог быть оправдан лишь при условии, если бы он «заставил господ освободить своих крестьян». По его мнению, «русские сравняются со всеми свободными народами и превзойдут их, если только они когда-нибудь достигнут свободы». «Крестьяне верили, что пришло время установить равенство и уничтожить дворянство», — писал он о восстании Болотникова. Успехи Пугачёва в крестьянской воине он объяснял «ненавистью по отношению к дворянству и обещаниями уничтожить рабство»20. Леклерк же пытался выступить в роли просвещённого наставника монархини и привести её к пониманию «здравой» государственной политики; в противном случае страна может «оказаться перед необходимостью перемены формы правления». Но при этом автор допускал очевидные ошибки, а порой и обидные суждения — например, утверждая, что православные монахи — «мужики без воспитания», священники прощают ворам грехи за половину добычи, патриарх Никон «переменил все законы церковные» за деньги, полученные от польского короля, Россия до Петра I «не имела законов гражданских писанных» и т. д.21.

Императрица-историк сочла произведения французов «сотворениями пристрастными, ибо каждый лист свидетельством служит, с какою ненавистью писан»22. Она считала, что необходимо найти противоядие авторам, «унижающим российскую историю», «каковы, — писала она в 1783 году своему парижскому корреспонденту барону Мельхиору Гримму, — Леклерк и учитель его Левек, оба скоты и, не прогневайтесь, скоты скучные и гнусные»23. Критика Леклерка стала отправной точкой работ выдающегося русского историка И.Н. Болтина, который опубликовал в 1788 году два тома «Примечаний на "Историю древния и нынешния России" господина Леклерка».

Но труд Штриттера всё же заслужил высочайшее одобрение. Екатерина отметила эрудицию автора, который «всячески старается дополнить историю российскую, и что полнее её ни единой нету». Она сочла справедливой критику в адрес собственных исторических изысканий, не преминув, впрочем, отметить главное, с ее точки зрения, их достоинство: «Я нашла во многом здравую критику «Записок касательно Российской истории», но что написано, то написано: по крайней мере, ни наука, ни государство во оных не унижено».

Работа шла медленно — автор добросовестно пытался создать прочную документальную базу и проверить источники; однако сам он за три года успел стать из коллежского асессора статским советником, то есть продвинуться из VIII класса Табели о рангах в V класс. Но в 1789 году переписка Комиссии со Штриттером по не вполне понятным причинам прервалась на восемь лет. Сам автор в 1797 году уверял: «...о переводе и будущем издании трудов моих оставлен был без всякого уведомления и из сего заключить мог, что сочиненная мной Российская история здесь напечатана не будет»24. Возможно, Комиссия просто не успевала справляться с массой переводных

Иван Никитич Болтин. С портрета XVIII в.

работ, ведь одновременно готовилось более полусотни различных учебников. Или Завадовский и Екатерина рассматривали и другие варианты? Во всяком случае, уже при новом императоре в 1797 году Комиссия возобновила сотрудничество со Штриттером и предложила ему самому определить размер вознаграждения за свой труд. Опять в Петербург пошли посылки, и в августе 1800 года Павел I утвердил текст учебника, доведённый до конца XVIII века. Сам Штриттер успел увидеть напечатанной только первую часть своего труда — целиком он вышел уже после смерти автора от «параличного удара» в 1801 году25.

Но трёхтомный труд для изучения в школе не годился. Основным учебником стала другая книга — «Краткая российская история» (СПб., 1799), составленная Янковичем на основе материалов Штриттера и выдержавшая к 1821 году восемь изданий; по ней обучались и школьники, и учащиеся столичной учительской семинарии26. Наиболее популярным учебником по всеобщей истории был перевод труда историка церкви и профессора Лейпцигского и Виттенбергского университетов Иоганна Матиаса Шрека (1733— 1808) «Краткая всеобщая история» (М., 1787 и последующие издания), включавшего в том числе сведения о России.

Учебник Янковича во многом можно признать удачным он был краток, насыщен фактами и имел чёткую структуру: каждый из пяти периодов делился на две части («О государях» и «Внутреннее состояние России»), а те, в свою очередь, на параграфы. Автор сознавал, что пишет не учёный труд, а книгу для детей, и стремился упростить текст, сделать его лёгким для восприятия и запоминания. Например, говоря о расселении восточных славян и их соседей и границах удельных княжеств, он ссылался на современные ему границы губерний.

Центральными событиями, отделявшими один период истории от другого, стали призвание Рюрика, татарское нашествие, начало правления Ивана III (1462), утверждение в 1613 году династии Романовых — вплоть до 1797 года. Новшеством для того времени было приложение карт. В каждом из пяти периодов учебник рассказывал «о внутреннем состоянии России» — территории, денежной системе, торговых связях. Так, например, в населении древней Руси автор выделял бояр, дворян, гостей, купцов, свободных и рабов с «особенными своими правами», говорил о создании училищ при Ярославе Мудром; при освещении последующих периодов речь шла о появлении на Руси вновь «римских и греческих художников», о Судебнике Ивана IV и Соборном уложении 1649 года, об устройстве московского войска, о географических открытиях Семёна Дежнёва и Витуса Беринга, о заведении полотняных и шёлковых «фабрик» при Петре I.

Основное же место в учебнике было отведено истории государства, представлявшегося автору изначально самодержавной монархией. Хотя и упоминалось о «пришествии» славян (правда, состоявшемся неизвестно когда и откуда), они считались исконными жителями Восточной Европы и представали людьми высоких моральных качеств — были «благонравны, правдолюбивы, в словах и обещаниях тверды». В соответствии с мнением императрицы о недопустимости выведения происхождении русского народа «от финнов» вопрос об этнониме «Русь» не ставился. Учебник утверждал, что испокон веков «предел от Финляндии к востоку до Уралу и от

 

Обложка книги И.Н. Болтина «Примечания на историю древней и нынешней России Леклерка, сочинение Болтина».1788 г.

Белого моря к югу до Двины и Полоцка до пришествия славян именовался Русь», а призванные в 862 году варяги («жители разных племён при Балтийском море») были «из поколения руского»27.

Князь Олег в изложении Янковича «заводил города и учредил подати», он же основал Москву. Игорь усмирял древлян и был ими убит, но его супруга Ольга «привела древлян в повиновение». Истинным же «самодержцем всея соединённые России» назывался князь Владимир I Святославич; все соседние державы желали его дружбы и предлагали вступить в союз, каждая ратуя за свою веру28. Его правнук Владимир Мономах также изображался образцом правителя; легенда о получении им от византийского императора Алексея Комнина знаков царского достоинства связывала школьную историю, преподававшуюся в XVIII веке, с официальной московской политической теорией XVI столетия — «Сказанием о великих князьях Владимирских»29.

Усобицы и появление в XII веке отдельных земель и княжеств однозначно трактовались как «упадок» державы, приведший её в «конечное расстройство»30. Оно было усугублено владычеством татар: науки и художества «исчезли совершенно», а князья устраивали в Орде «наговоры» друг на друга; только Церковь тогда «наслаждалась полной свободой». Восстановителем самодержавия, единства и независимости страны стал Иван III; он «распространил знатно российские пределы», укротил «жестокость и наглость» склонных к измене новгородских бояр. Новгород, в соответствии с концепцией самой Екатерины II, представал аномалией русской истории; «несогласия» постоянно «ввергали в междоусобия» его население. Таким же чуждым явлением выглядели и ведущие «распутное житие» на окраинах вольные казаки31.

Венчанный в качестве «царя и великого князя всея Руси» Иван IV «был строг и вспыльчив, что и подало причину к названию его Грозным: но при том справедлив, храбр, в вознаграждениях щедр и особенно старателен о просвещении и благоденствии России»32. Повествование о присоединении Казани и Астрахани и установлении отношений с Англией вплетены в рассказ о не совсем удачной Ливонской войне. Далее «Краткая история» перечисляла прочие заслуги Ивана Грозного: издание Судебника, начало торговли с Англией и Персией, учреждение книгопечатания, издание таможенного устава, военные преобразования, завоевание Сибирского ханства.

«Происками» овладевший престолом Борис Годунов вошёл в «школьную» историю как злодей и убийца царевича Дмитрия. Отмечалось, что появление самозванцев вызвало Смуту, которая прекратилась с восшествием на престол Романовых. Но чем ближе к современности, тем бледнее становится учебник; богатому источниками и событиями периоду с 1613 по 1797 год была отведена 41 страница, причём 35 из них посвящены правителям, а обзор «внутреннего состояния» (территория, вера, законы, войско, науки и художества, монеты, торговля) занимал всего пять страниц. В тексте шло сухое перечисление основных деяний государей, львиная доля которых относится к царствованию Петра I: войны, создание армии и флота, новые предприятия, учреждения и культурные новации, например введение нового летосчисления и основание Академии наук (учебник всеобщей истории утверждал, что в итоге российские подданные стали «сильнейшими и знатнейшими на земном шаре»33). Про эпоху Екатерины II школьники могли узнать, что императрица привила себе оспу, много путешествовала, основала Воспитательный дом, провела секуляризацию церковных владений, приглашала на поселение в Россию иностранцев, учредила новые губернии и выиграла две войны с турками.

В официальном школьном курсе истории не было ничего, что могло бы каким-то образом умалить достоинства правителей и неуклонно поступательное развитие страны под их руководством. Не упоминались ожесточённая война между членами Московского великокняжеского дома во второй четверти XV века, опричнина Ивана Грозного, потрясавшие столицу или всю страну восстания 1547 и 1648 годов, движения Разина и Пугачёва, «дело» царевича Алексея. В учебнике не говорилось о Сергии Радонежском, церковном соборе 1551 года (хотя основание Свияжска, произошедшее в том же году, отмечается особо) и патриархе Никоне — по всей вероятности, чтобы лишний раз не подчёркивать роль Церкви во времена её относительной независимости. Нет даже упоминания о крепостном праве, зато провозглашается, что при Екатерине II «крестьянам доставлена большая удобность к скорейшей и выгоднейшей распродаже своих избытков распространением внутренней торговли» и ликвидацией внутренних «препон» — таможен.

Особую сложность представляло историческое описание тогдашней новейшей истории — XVIII века с его реформами, дворцовыми переворотами, не слишком привлекательными фигурами преемников Петра I и их фаворитами. Отсутствие героев и выдающихся деяний приходилось компенсировать изяществом стиля; так, о ничем не примечательной в качестве государыни Екатерине I сказано, что она правила, будучи «изнурена печалью по супруге своём».

Обычным приёмом служило умолчание — безличные формулировки о «вступлении на Всероссийский престол» соответствующего императора или императрицы без изложения обстоятельств, при которых оно происходило. Описание же ухода с политической арены фигур той эпохи отличалось «политкорректностью». Так, «запрещённый» при Елизавете Петровне малолетний император Иван Антонович уже присутствовал в учебниках истории в качестве государя, чьё правление «не долго продолжалось»; регента Бирона просто «удалили»; Пётр III естественным образом «скончался в июле 1762 г.», а Павла I постигла «скоропостижная кончина» в 1801 году34.

Сочинение казённых учебников не исключало личной инициативы; стали издаваться пособия, написанные самими школьными учителями и просто любителями35. Иные авторы стремились добиться высочайшего одобрения. Отставной коллежский асессор и член Российской академии Тимофей Семёнович Мальгин в предисловии к третьему изданию своего труда сообщил, что удостоился монаршей милости «с пожалованием мне... не малые цены золотой с брильянтами табакерки, полученной мной с достодолжным благоговением»36.

Иногда в комплекте с учебником предлагались исторические карты. Появились в продаже и своеобразные исторические игры: в набор входили десятки картинок — изображения рыцарского турнира, сражений, портреты Кольбера, Лютера, Кромвеля и даже сюжеты на тему американской революции, к которым ребенок должен был подобрать соответствующие названия37.

Такие сочинения в целом соответствовали заданной концепции отечественной истории. Призвание варяжских князей считалось исходной точкой установления самодержавной монархии в России, и дальнейшие события оценивались с точки зрения их пользы или вреда для этого государственного устройства. Владимир Святославич и Ярослав Мудрый, несмотря на все заслуги, укорялись в «пагубных разделах» государственной территории, а восстановление «самодержавства» приписывалось Ивану III и его потомкам. При этом подчёркивалось, что великим князьям в XIII— XVI веках приходилось постоянно усмирять «бешенство новгородского сумасбродства».

Апофеозом российского государства было представлено царствование Петра I; его деятельность, личность и даже «изящные телесные качества» в виде саженного роста заслуживали безусловного восхищения. «Невероятно скорые успехи» реформ и победоносные войны, по мнению авторов, помогли царю привести государство «в цветущее состояние» и искоренить «прежнее невежество». Внешняя и внутренняя политика Петра были продолжены его преемниками и достигли максимума успехов в царствование Екатерины II — «великой животворительницы России», правление которой расценивалось не иначе как «промысел Всевышнего».

Авторы пособий стремились разъяснить — а иногда и «откорректировать» — события, которые в официальных учебниках перечислялись кратко и невнятно. К примеру, предпринимались попытки разобраться в характе-

Здание Главного народного училища в Иркутске.

ре Ивана Грозного, дававшего волю своему «крутому нраву». «Не бывает ли, — вопрошал один из сочинителей, — много и таких случаев, где мягкосердие больший вред причиняет?» Другой считал, что «поступки его (Ивана IV. — И.К.) извинительны, судя по обстоятельствам тогдашних времён, когда народ, находясь в глубоком невежестве, не выполнял своих обязанностей»38. Однако при этом школьникам напоминали, что такая досадная черта есть «всеобщая во нравах, от татар прежде легко вкравшаяся, а не в природе россиян бывшая грубость». Масштабные бунты 1648,1670—1671 и 1773—1774 годов проистекали якобы «от прежней смутности и внешнего злоковарства» или по вине самозванцев. Восстание Кондратия Булавина, по мнению автора «Русской истории» С.Н. Глинки, произошло «по подговору Мазепы», а сам донской атаман являлся союзником турок39. В учебнике Н. Ефремова осознавший своё противогосударственное поведение Стенька Разин «прибыл с повинной» к царю Алексею Михайловичу, но всё же был по заслугам казнён за «грабительства»40. С другой стороны, благонамеренный школьник мог прочесть и про то, что погибший в 945 году в древлянских лесах князь Игорь был «корыстолюбив», а Иван Грозный «зашиб палкою» сына и наследника.

На первый план выдвигались победоносные войны, благо недостатка в них не было; если же они были не вполне успешными (например, поход русского войска 1042 года на Византию), это подавалось следующим образом: «Войско претерпело и от бури и сопротивления неприятельского урон, однако, всё преодолев, ознаменовали поход свой отличною храбростию россиян и победою греков, так и вожделенным возобновлением мира». Внутреннее же развитие отступало на второй план, здесь чаще встречались ошибки и противоречия. Так, варяги — «руссы» именовались то «финнами», то сарматами, то славянами — потомками сарматов; Дмитрий Шемяка назывался сыном Василия II, а Борису Годунову приписывается введение «подушного оклада». В некоторых учебниках отсутствовали непременные для нынешней школьной программы Ледовое побоище и Куликовская битва, а «изящнейший государь» Александр Невский одобрялся именно за «союз» с татарами и подавление сопротивления новгородской «черни».

В учебниках не упоминались «кондиции», подписанные Анной Иоанновной, споры о престоле после смерти Петра I, перевороты 1762 и 1801 годов, зато утверждалось, что Пётр I на смертном одре «повелел» сделать императрицей Екатерину I; царевич Алексей оказал «скользость в неприличных поступках» и скончался «от внутреннего сокращения духа и тела»; Иван Антонович воцарился «беззаконно», а потому был «доброчестно заключён», а затем к всеобщему облегчению лишился «тягостной самому ему и ни к чему не способной жизни»; Пётр III, несмотря на успешное начало царствования, «слыша, что народ не доверяет его поступкам, добровольно отрёкся от престола и затем скончался в Ропше»41.

Столько же изысканно преподносились не слишком славные деяния — к примеру, разделы Польши. Школьникам объясняли, что Польско-Литовское государство «насильственно и без всякого права» завладело исконно русскими землями и утвердило там «наиугнетательнейший аристократизм» и «необузданность» шляхты, поэтому по просьбе «любящих свое отечество» польских вельмож соседние государи были вынуждены ввести туда войска и поделить Речь Посполитую для предотвращения «беспокойств». Неблагодарные поляки ответили «заговором» 1794 года, подавление которого привело к тому, что, по уверению «Детской российской истории» (1797), «польская нация более не существует».

Не менее серьезной правке подвергалась и всеобщая история. Потрясения конца XVIII века, несомненно, повлияли на трактовку английской революции как торжества «безначалия». А события Великой французской революции трактовались следующим образом: в ещё недавно счастливой стране собранные королём государственные чины «дошли даже до такого буйства и лютости, что попрали все божественные и человеческие законы и права, убили сего добродетельнейшего короля и его цветущее государство превратили в республику». Впрочем, это ещё не худший вариант; в других сочинениях можно было прочесть, что во Франции ничего особенного не произошло, а Людовика XVI сменил на троне Людовик XVII...

Лишь немногие учебники при Екатерине II позволяли узнать больше: в небольшой книге профессора X. Безака отмечено, что князья получали престол не только по праву, но и «по избранию»; рассказывается о поместной системе, об освоении Сибири, о колебаниях «государственных чинов» при избрании Екатерины I и о её нарушенном завещании, о судьбе Меншикова, о попытке ограничения монархии в 1730 году, свержении Бирона, об убийстве Ивана Антоновича «через злодейство Василия Мировича»42.

Учебник «Краткая российская история». Составитель Ф.И. Янкович. 1799 г.

Для таких случаев уже имелась цензура. В 1779 году из переводного учебника Г. Ахенваля были вычеркнуты «нежелательные» известия о событиях XVIII века43. В 1796 году Тайная экспедиция Сената вела следствие по делу М. Антоновского: в его переводе немецкого сочинения «Новейшее повествовательное описание всех четырех частей света» (СПб., 1795) со-держались упоминания о придворной борьбе в 1725 году, когда «большая часть народа желала иметь наследником Петра II, но сильнейшая сторона употребила к возведению на престол Екатерины, супруги Петра I»44.

С литературой и театром было сложнее. Перед зрителями представали сюжеты заговоров против жестоких монархов («Подложный Смердий» А.А. Ржевского, «Димитрий Самозванец» А.П. Сумарокова, «Борислав» М.М. Хераскова, «Росслав» П.А. Плавильщикова), заканчивавшиеся такими сценами: «...народ поспешно выбегает на театр с обнаженными кинжалами, предшествуют ему начальники». Разумеется, речь шла о правителях-тиранах, к которым императрица себя причислить не могла, а потому ей приходилось разрешать к постановке сюжеты, на которые предупредительно обращала внимание цензура, к примеру, трагедию Я.Б. Княжнина «Владимир и Ярополк», где некий придворный утверждал: если государь

Екатерина пыталась предложить свою трактовку проблемы — также в художественной форме, в трагедии «Игорь» (1786). Сочинение императрицы было посвящено судьбе киевского князя, окружённого завистливыми и корыстными советниками. «Все между собой в ссоре, в несогласии... Одни других мне обносят непрестанно», — жаловался князь, но всё же попадал под влияние «ласкателей» и в результате отправлялся в роковой поход на древлян. Те, по мысли автора, уже готовы были покориться и молили только об уменьшении размера наложенной на них дани; но подстрекаемый советниками князь боялся, что его сочтут слабым правителем46. Такая интерпретация летописного сюжета намекала на судьбу другого, но столь же слабого и неразумного монарха; возможно, поэтому пьеса так и осталась незавершённой.

Реформа Екатерины заложила основы среднего образования в стране. В классы набирались ученики одного возраста, уроки велись по одним программам и типовым государственным учебникам. Впервые появились такие сохранившиеся до нашего времени атрибуты школьной жизни, как настенная доска, классный журнал, обязательные экзамены и каникулы. За партами оказались тысячи учащихся из разных социальных слоев. Но мечты императрицы о просвещённых, в том числе и в области истории, верноподданных оказались трудноосуществимыми. Власти, в канун Отечественной войны 1812 года обратившие внимание на состояние умов подрастающего поколения, нашли его неудовлетворительным. «В отечестве нашем далеко простёрло корни свои воспитание, иноземцами сообщаемое», — признал в 1811 году в докладе Александру I министр народного просвещения А.К. Разумовский, что грозило, по его мнению, «истреблением духа народного». Министр заверил, что изыщет все способы, чтобы в дальнейшем производить в учебных заведениях «истинных сынов отечества»47.

Беспокойство министра имело под собой основания. «С родным отеческим краем, и не только с русской историей, но и с русской землёю,

Михаил Васильевич Ломоносов. Гравюра Э. Фессара и К.А. Вортмана. 1757 г.

с русскими реками и морями был я знаком так мало, поверхностно, что если бы велели тогда описать битву русских с татарами на Куликовом поле, я охотнее согласился описать Пунические воины», — оценивал уровень своих знаний учившийся в 1790-х годах в Московском университете Ф.П. Лубяновский48. Историк-дилетант, журналист и писатель С.Н. Глинка признавался, что после обучения в Кадетском корпусе был от русской истории «за тридевять земель». «Никакого понятия об истории России» не вынес из московского частного пансиона Ф. Кистера обучавшийся там по учебникам Шрека и Янковича молодой офицер В.В. Селиванов49.

Список таких критических оценок можно увеличить. Дело здесь не только в нелюбви к отечественной истории и повальном увлечении всем иностранным Само преподавание явно оставляло желать лучшего; к тому же в провинции и родители часто «не видели цели учения в высших классах преподаваемого»50. Народные училища, куда учеников приходилось в восьмидесятые годы вызывать через полицию (к примеру, в Тамбове, где тогда губернаторствовал искренний ревнитель просвещения Г.Р. Державин), часто не имели ни подготовленных преподавателей, ни учебных пособий, ни даже мебели51. Деятельность Комиссии Завадовского (за учреждение новых школ он получил орден Владимира 1-й степени и шесть тысяч душ52 — таковы парадоксы «внедрения» просвещения в конце XVIII века) улучшила дело с учебниками, хотя в начале XIX столетия их по-прежнему не хватало, — но не с учителями.

«Руководство учителям» народных училищ (СПб., 1783) требовало от педагогов благочестия, воздержанности от пьянства, грубости и «обхождения с непотребными женщинами». Учеников запрещалось бить за «худую память» и «природную неспособность» и ругать «скотиной» и «ослиными ушами»53. Но, судя по мемуарным свидетельствам, учителя именно так себя и вели. Преподававший в московском пансионе профессор истории, географии и статистики Н.А. Бекетов «щипал стоящих на коленях за волосы... как кур щиплют, приговаривая при этом "Полудурье, дурак, скаатина..."» Если господин профессор не дёргал учеников за волосы, то указкой «долбил по головам или хлопал по ладоням, отчего начинался страшный визг и писк»54.

Не менее выразительны и портреты провинциальных вологодских педагогов. Один «был добр и невзыскателен; самым лучшим учеником у него считался тот, который отвечал заданную страничку не запинаясь, мерно останавливаясь на точках и запятых». Другой же, «когда был пьян, тогда всё перед ним трепетало. Тогда он обыкновенно, спросив кого-нибудь, становился перед ним, растаращив ноги, опершись кулаками об стол и выпучив глаза. Если ответ был удовлетворительным, он был спокоен; но если ученик запинался, тогда ругательства сыпались градом. "Чертова заслонка", "филин запечной", "кобылья рожа" и подобные фразы были делом обыкновенным. Дураком и канальей называл он в похвалу»55.

Министр А.К. Разумовский был вынужден в 1814 году издать специальный циркуляр, в котором признавал, что вверенные ему учителя «обращаются в пьянстве так, что делаются неспособными к отправлению должности», и требовал, чтобы замеченные в этом «гнусном пороке» увольнялись «без аттестата, но сверх того еще опубликованы в ведомостях»56.

Похоже, это не очень помогало: профессия была непрестижной, и выпускники учительской семинарии не всегда имели возможности для приобретения знаний и хороших манер. В 1783 году Комиссия Завадовского отмечала, что лучшие из её выпускников работе в школе предпочитали

 

Александр Петрович Сумароков. Портрет работы А. Лосенко. XVIII в.

«гражданскую, выгоднейшую для них службу»57. В начале XIX века жалованье уездного учителя (имевшего X класс по Табели о рангах) в Петербургском учебном округе составляла 60 — 100 рублей в год и практически всё уходило на питание58. Для получения VIII класса, дававшего права потомственного дворянства, учителям приходилось служить от 22 до 36 лет.

Столь же рутинной оставалась и практика преподавания. Хотя Ф.И. Янкович настоятельно рекомендовал учителям пояснять учебник, а ученикам — не заучивать его текст, а пересказывать своими словами, официальное «Руководство» требовало ответа наизусть по книге, чему в немалой степени соответствовала принятая во многих учебниках форма «вопрос — ответ». В школах царили «читка вслух» разделов учебника и последующая зубрежка: «Долбили наизусть указанные страницы слово в слово, часто бессознательно. Так учили и историю, и географию, и грамматику, и даже арифметику»59. По традиции, утвердившейся ещё в петровские времена, за порядком в классах (к примеру, в гимназии Московского университета) даже в начале XIX века надзирали дежурные офицеры. Неуспевающих и шалунов в народных училищах одевали в «худые мужичьи кафтаны», для кадетских корпусов обычным наказанием служила порка. В таких условиях трудно было рассчитывать на сколько-нибудь серьёзное и вдумчивое усвоение бесконечного набора имён и дат, составлявшего основу учебников конца XVIII — начала XIX столетия. Очевидно, только появление в атмосфере общественного подъема после войны 1812 года «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина было способно пробудить интерес к собственному прошлому и у школьников, и у их родителей.

--------------------------------------------

1 См.: Курмачева М.Д. Проблема образования в Уложенной комиссии 1767 г. // Дворянство и крепостной строй России XVII—XVIII вв. М., 1975. С. 247—248.

2 Цит. по: Заозерский А. И. Александр Романович Воронцов. К истории быта и нравов XVIII в. // Исторические записки. Т. 23. М., 1947. С. 122.

3 Толстой Д.А. Академический университет в XVIII столетии // Записки Академии наук. СПб. 1885. Т. 51. Кн. 1. С. 24; Материалы для истории императорской Академии наук. СПБ, 1897. Т. 9. С. 674.

4 См.: Толстой Д.А. Академическая гимназия в XVIII столетии. СПб, 1885. С. 28, 65—66, 82.

5 См.: РГВИА. Ф. 314. Оп. 1.4.1 № 1905. Л. 71; № 2179. Л. 3, 6.

6 Краткая универсальная история господина Ла Кроца. СПб., 1761. С. 91, 303.

7 См.: Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. 6. М.; Л., 1952. С. 588.

8 См.: Володина Т. А. У истоков «национальной идеи» в русской историографии // Вопросы истории. 2000. № 11 -12. С. 11 -12.

9 Из протоколов исторического собрания Петербургской Академии наук // Библиографические записки. 1861. № 17. С. 515—517.

10 Цит. по: Ломоносов М.В. Указ. соч. Т. 6. С. 67—68

11 Карманная или памятная книжка для молодых девиц. М., 1784. С 4—5.

12 См.: Богданович И.Ф. Историческое изображение России. СПб., 1777. Ч. 1; Шлёцер А. Перечень российской истории от кн. Рюрика до настоящего ныне времени. СПб., 1783; Безак X. Краткое введение в бытописание Всероссийской империи. СПб., 1785; Кушелева Е. Историческая и хронологическая поколенная роспись всех в России владеющих великих князей, царей, императоров и императриц. СПб., 1785; Таблица российской истории в пользу юношества, а особливо российского. М., 1788; Мальгин Т. Зерцало российских государей. СПб., 1789.

13 См.: Сочинения имп. Екатерины II. СПб., 1901. Т. 8—10.

14 См.: Моисеева Г.Н. Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII в. Л., 1980. С. 85—90; Муравьёва А.А. Рукописи сочинения по истории России профессоров Московского университета А.А. Барсова и Х.И. Чеботарёва // Археографический ежегодник. 1982. М., 1983. С. 121 — 133; Гаврилова А.М. Идеи «просвещенного абсолютизма» в русской официальной историографии II половины XVIII в. (сочинения Екатерины II по истории России): историография и источники. А., С. 12-14.

15 О его деятельности см.: Воронов А. С. Фёдор Иванович Янкович де-Мириево, или Народные училища в России при императрице Екатерине П. СПб., 1858; Лещиловская И.М. Русско-сербские связи в области педагогики во второй половине XVIII в (Ф.И. Янкович де Мириево) // Е.Р. Дашкова и эпоха Просвещения. Сборник статей по материалам X Дашковских чтений, март 2004 г. М., 2005. С. 95-104.

16 См.: Описание дел архива Министерства народного просвещения. Пг., 1917. Т. 1. С. 101.

17 См.: Стриттер И.М. Известия византийских историков, объясняющие российскую историю древних времен и переселения народов. СПб., 1770—1775. Ч. 1—4.

18 См.: Сборник материалов для истории просвещения в России. СПб., 1893. Т. 1. С. 166.

19 Цит. по: Старчевский А.В. Очерк литературы русской истории до Карамзина СПб., 1845. С. 235-236.

20 См.: Шанский Д.Н. Французская историография феодальной России. М., 1991. С. 31—39; Сомов В. А. Книга П.Ш. Левека «Российская история» (1782 г.) и её русский читатель // Книга и библиотеки в России в XIV — первой половине XIX в. Л., 1982. С. 82—99; он же. Французская «Россика» эпохи Просвещения и русский читатель // Французская книга в России в XVIII в. Л, 1986. С. 202-210.

21 Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка, сочиненныя генерал-майором Иваном Болтиным. СПб., 1788. Т. 1.С. 121,131, 213—214, 539.

22 Екатерина II. Сочинения: В 12 т. Т. 8. СПб., 1901. С. 4.

23 Письма Екатерины Второй к барону Гримму // Русский архив. 1878. Кн. 2. С. 88.

24 РГИА. Ф. 730. Оп. 1. № 37. Л. 100-101 об.

25 См.: История Российского государства, сочиненная статским советником и кавалером Иваном Стриттером. СПб, 1800-1802. Ч. 1-3.

26 См.: Пештич С.Л. Русская историография XVIII В. Л., 1965. Ч. 2. С. 63-64; Зябловский Е. Историческая повесть об учительской семинарии и педагогическом институте. СПб., 1833. С. 31.

27 См.: Краткая российская история, изданная в пользу народных училищ Российской империи. СПб., 1799. С. 2, 11. Еще один учебник, «Всеобщая история Шреккова» (Владимир, 1801. Ч. 2. С. 104), подчёркивал, что Владимир сделал Россию «страшную соседственным народам, привёл в почтение и у прочих европейских держав».

28 См.: Краткая российская история. С. 22.

29 См.: Там же. С. 38.

30 См.: Там же. С. 43; Всеобщая история Шреккова. Ч. 2. С. 192.

31 См.: Краткая российская история. С. 63,111; Всеобщая история Шреккова. Ч. 2. С. 378.

32 Краткая российская история. С. 130; Всеобщая история Шреккова Ч. 2. С. 380.

33 См.: Краткая российская история. С. 163—172; Всеобщая история Шреккова. С. 403.

34 См.: Краткая российская история. С. 173, 177, 180; Всеобщая история Шреккова. С. 404, 416.

35 См.: Нехачин И. Новое ядро российской истории. М., 1795. Ч. 1—2; [Ефремов Н.] Детская российская история, изданная в пользу юношества. Смоленск, 1797; Захарьин П.М. Новый синопсис. Николаев, 1798; Яковкин И.Ф. Летосчислительное изображение российской истории. СПб., 1798; Берлинский М. Краткая российская история. М., 1800.

36 Мальгин Т. Зерцало российских государей с 862 по 1789 г. СПб., 1794.

37 См.: Историческая игра для детей или новый и самый легчайший способ под видом забавы обучать детей истории. М., 1795.

38 Мальгин Т. Указ соч. С. 66; Нехачин И. Указ соч. Ч. 1. С. 98.

39 Глинка С.Н. Русская история. М., 1823. Ч. 7. С. 63.

40 Ефремов Н. Детская российская история, изданная в пользу обучающегося юношества. Смоленск, 1797. С. 157.

41 Мальгин Т. Указ соч. С. 526; Нехачин И. Указ. соч. Ч. 2. С. 396,417; Талызин М.И. Краткая история России с обозрением достопримечательных происшествий в некоторых других державах. СПб., 1815. Ч. 2. С. 238.

42 См.: Безак X. Краткое введение в бытописание Всероссийской империи. СПб., 1785. С. 154—156, 158, 160; Новейшее повествовательное описание всех четырех частей света. СПб., 1795. Ч. 2. С. 23—24, 140—142; Словарь исторический или сокращенная библиотека. М, 1791. Ч. 6. С. 97.

43 См.: Шамрай Д. Из истории цензурного режима Екатерины II // ОР РНБ. Ф. 1105. №40. Л. 194.

44 См: Семенников В.П. Из истории цензуры в екатерининскую эпоху // Русский библиофил. 1913. № 1. С. 67; РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. № 2889. Л. 13,27.

45 См.: Бочкарев В.А. Русская историческая драматургия XVII—XVIII вв. М., 1988. С. 129, 173, 207; Дризен Н.Б. Материалы к истории русского театра. М., 1913. С. 103—105.

46 См.: Екатерина II Сочинения: В 12 т. Т. 3. СПб, 1901. С. 409-410,432.

47 Васильчиков А. А. Семейство Разумовских. СПб, 1880. Т. 2. С. 85-86.

48 Воспоминания Фёдора Петровича Лубяновского. М., 1872. С. 39.

49 Селиванов В.В. Сочинения. Владимир, 1901. Т. 1. С. 336.

50 См.: Ламбоцкая Э.А. О школах Иркутской губернии // Вопросы истории школ Восточной Сибири. Иркутск, 1975. С. 19.

51 См.: Дубасов И.М. Первые опыты училищного дела в Тамбовском крае // Исторический вестник. 1893. №7. С. 157.

52 См.: Листовский И.С. Граф П.В. Завадовский // Русский архив. 1883. №3. С. 100.

53 См.: Фельбигер И. Руководство учителям 1 и 2 классов народных училищ Российской империи, изданное по высочайшему повелению царствующей императрицы Екатерины Вторыя. СПб, 1783. С. 80, 83,107.

54 Цит. по: Селиванов В.В. Указ соч. С. 338.

55 Цит. по: Автобиография Н.И. Иваницкого // Щукинский сборник. Вып. 8. М, 1909. С. 226-227.

56 Васильчиков А.А. Указ. соч. С. 93.

57 Доклады Комиссии об учреждении народных училищ Екатерине II // Чтения в Обществе истории и древностей российских. М., 1867. Кн. 1. Смесь. С. 56.

58 См.: Флит И.В. Народное образование в России в начале XIX в. Автореф. канд. дисс. А, 1988. С. 11.

59 Кренке Б.Д. Кадетский быт 20—30-х гг. // Исторический вестник. 1882. № 4. С. 122.

Автор:  И.В. Курукин, .